|
||||
| РОЗА МИРА. Миры восходящего ряда. Миры возмездия. | ||||
|
|
||||
|
/ Д.Андреев / |
||||
|
|
||||
|
||||
|
Я не знаю, где и когда умру на этот раз, но знаю, где и когда умирал я в
последний раз перед тем, как родиться в 1906 году в России. Конечно, это знание
не имеет общего значения и может интересовать только тех, кто способен отнестись
с доверием к моим свидетельствам. Я встречал иногда людей, обладавших такой
приоткрытостью глубинной памяти, но ни один из них не решался говорить об этом
ни с кем. Виною тому была уверенность, что подобные признания могут вызвать
только насмешку, и естественная душевная стыдливость, восстающая против
вынесения на суд чужих и чуждых людей того, что интимно. Последняя смерть моя произошла около трехсот лет назад, в стране возглавляющей очень древнюю и мощную культуру. Всю теперешнюю жизнь, с самого детства, меня томит тоска по этой старой родине. Но уходя из Энрофа триста лет назад, я впервые оказался свободным от необходимости искупляющих посмертных спусков, оплатив долгими мучениям и горькими утратами совершенные в молодости срывы и ошибки. И в первый раз я умирал с легкой душой, хотя по религиозным воззрениям той страны должен был ожидать воистину страшного посмертия. Наконец-то я мог убедиться, что утешение, которое мы черпаем из старых религий в смысле о встрече с близким, - не легенда и не обман, - если только содеянное при жизни не увлекло нас в горестные слои искупления. И радость общения с ними сделалась содержанием целых периодов моей жизни в этом слое. Он очень древен, когда-то в нем обитало ангельское прачеловечество, а зовется он Олирной. От забот о существовании, имевших в Энрофе столь необъятное значение, мы были совершенно освобождены. Потребность в жилье сводилась на нет мягкостью климата. Пищу доставляла прекрасная растительность, напитками служили родники и ручьи, обладавшие различным вкусом. Одежда вырабатывалась нашим эфирным телом, которого мы почти никогда не сознаем, но которое в посмертье становится столь же очевидным и кажется столь же главным для нас, как физическое. И все же первое время в Олирне для меня было отравлено тоской об оставшихся. Скоро я научился видеть их смутные облики, блуждавшие по тернистым слоям Энрофа. А некоторое время спустя я уже встречал свою жену такую же юную, какой она была когда-то, но более прекрасную: ее путь в Энрофе завершился несколькими годами позже моего, и теперь радость нашей встречи не была омрачена ничем. Один за другим раскрывались новые духовные органы восприятия и глубинная память, к раскрытию чего стремятся в Энрофе величайшие мудрецы. Я наслаждался просветленной природой - такой зрительной красоты я не видел в Энрофе никогда, - но странно: в этой природе мне не хватало чего-то, и скоро я понял чего: многообразия жизни.  Кроме общения с людьми и наслаждения природой, время уходило на работу над своим
телом: предстояло подготовить его к трансформе, ибо путь из Олирны в следующие,
высшие миры лежит не через смерть, но через преображение. И я понял, что стихи
Евангелия, повествующие о вознесении Иисуса, намекают на нечто схожее.Если искать отдаленную аналогию тому, что видишь в следующем слое - Файре, нельзя остановиться ни на чем, кроме праздничной иллюминации. Самые великолепные из иллюминаций Энрофа сравнительно с Файром - не более чем несколько наших ламп в сравнении с созвездием Ориона. Я видел множество существ в просветленных обликах: они явились сюда из более высоких слоев, движимые чувством сорадования. Это чувство свойственно просветленным в несравненно большей мере и силе, чем нам. Как передать состояние, охватившее меня - скорее оно было похоже на то блаженное волнение, когда смертные в Энрофе предаются неудержимым и беззвучным слезам. Следующий слой Нэртис - страна великого отдыха. Сияние Нэртиса лучезарно и в то же время невыразимо мягко: как будто убаюкиваемый чем-то, более нежным, чем тишайшая музыка, я растворялся в счастливой дремоте, чувствуя себя подобно ребенку, после многих месяцев, полных обид, страданий и незаслуженной горечи укачиваемому на материнских коленях. Женственная ласка была разлита во всем, даже в воздухе, но с особенной теплотой она излучалась от тех, кто окружал меня, словно ухаживая с неистощимой любовью за больным и усталым. По истечении долгого времени я стал ощущать все пребывающее, радостное нарастание сил, как будто раскрывание таинственных и долгожданных крыльев. Не нужно понимать меня слишком буквально: речь скорее идет о раскрытии способности беспрепятственного движения во всех направлениях четырехмерного пространства. И я понял, что нахожусь уже в другом слое - в Готимне, последнем из миров сакуалы Просветления. Огромные цветы Готимны, составляющие целые леса, качаются и колышутся, звуча в непредставимых ритмах, и это их колыхание подобно тишайшей музыке, никогда не утомляющей и мирной, как шум земных лесов, но полной неисчерпаемого смысла, теплой любви и участия к каждому из там живущих. С легкостью и спокойствием, недостижимыми ни для какого существа в Энрофе, мы двигались, как бы плывя в любом из четырех направлений пространства между этими напевающими цветами, или медлили, беседуя с ними, потому что их язык стал нам понятен, а они понимали наш. Здесь, на небесно-синих полянах нас посещали те, кто сходит в Готимну из затомисов, чтобы подготовить нас, младших братьев, к следующим этапам пути. |
||||
|
|
||||
|
||||
|
Механическая сторона действия Закона возмездия состоит в том, что нарушение
нравственных законов влечет за собой утяжеление эфирного тела совершившего. Пока
человек жив, физическое тело играет роль спасательного круга для утопающего. Но
как только связь между ними разрывается смертью, эфирное тело начинает
погружаться глубже и глубже из слоя в слой, пока не достигнет равновесия с
окружающей средою. Таков в основном механизм. Есть существа, которые следят за безотказным действием этого закона. Это пришельцы с погибшей брамфатуры планеты Дайя. После катастрофы часть их вторглась в Шаданакар, заключив некое подобие договора с силами Гагтунгра. Это существа высокого интеллекта, но с холодной, как лед, сферой чувств. Им равно чужды ненависть и любовь, злоба и сострадание. Они взяли на себя заботу о механизме возмездия, восполняя убыль своих жизненных сил эманациями душевных мук тех, кто опускается в верхние слои чистилищ. Размеры этих существ огромны; они полупрозрачны и серы, тела их прямоугольны, а лица схожи с мордами сторожевых собак: торчащие уши и зорко наблюдающие глаза.  Первое
из чистилищ именуется Скривнус. Это картина обезбоженного мира и общества
без всяких прикрас. Бесцветный ландшафт; свинцово серое море, чахлая трава,
низкорослые кустарники и мхи. Обиталищами миллионных масс тех, кто были людьми,
служат здесь котловины, замкнутые среди невысоких, но неприступных откосов.
Скривнус не знает ни любви, ни надежды, ни радости, ни религий, ни искусства;
никогда не видел он и детей. Нескончаемый труд прерывается лишь для сна, но сны
лишены сновидений, а труд - творчества. Облик обитателей сохраняет полное человекоподобие, но черты лиц смыты, разглажены и напоминают блины, почти полностью схожие друг с другом. Память о существовании в Энрофе не только сберегается в душе обитателей, но и гложет их, как мечта об утраченном рае. Самое неотступное из мучений Скривнуса - эта скука безысходного рабства, нудность труда и страх за свою дальнейшую судьбу, так как ее определяют огромные пугающие существа, бодрствующие по ту сторону откосов. Следующий слой Ладреф похож на предыдущий, но он темней: как будто он застыл в неопределенном сумраке на границе вечной ночи. Здесь ни строений, ни человеческих толп; однако каждый ощущает невидимое присутствие множества других. Кратковременное пребывание в нем испытывают десятки миллионов. Это - следствие маловерия, не дававшего силам духовности проникать в естество человека и облегчать его эфирное тело. Тех, кому предстоит дальнейший спуск, осуществители закона переносят во время забытья в другой поток времен. В Мороде, среди мрака, слабо флюоресцируют только почва да редкие эквиваленты растений. Благодаря светящимся скалам ландшафт не лишен кое-где мрачной красоты. Это последний слой, где еще имеется то, что мы обобщенно называем Природой. Следующим слоям будет свойственен только урбанистический ландшафт. В Мороде царствует абсолютная тишина. Каждый, пребывающий в этом мире, других обитателей не воспринимает совсем и уверен в своем полном одиночестве. Тоска великой покинутости охватывает его, как железный панцирь. Здесь каждый уразумевает смысл и масштабы совершенного им на земле. От этого бесконечного диалога с самим собой несчастного не отвлекает ничто. Тут нет даже борьбы за существование, пища кругом в изобилии - это некоторые виды почв. Одежда его обитателей позволяет создавать только эфирные клочья. Того, чью совесть не может очистить и Мород, ждет уже не спуск в следующий слой, а внезапный и устрашающий провал в него: это схоже с трясиной, которая засасывает сперва ноги, потом туловище и голову. Это Агр - слой черных паров, между которыми вкраплены отражения великих городов Энрофа. Некоторые предметы светятся сами, тускло светится и земля темно-багровым светом. Формы тех, кто попал в этот мир - уродливы и убоги, их тело прикрывает беспомощная нагота. Одно из мучений Агра - чувство бессильного стыда и созерцание собственного убожества. Другое мучение в том, что здесь начинает впервые испытываться терпкая жалость к другим подобным и приходит понимание своей доли ответственности за их трагическую судьбу. Третья мука этих несчастных - страх. Он порождается наличием в Агре еще других существ демонической природы - волграми. Это огромные существа величиной с ящера мезазойской эры, тело их мешковатое и рыхлое с серою ноздреватою кожей. Быть пожранным, вернее, всосанным волгрою через ее пористую кожу значило умереть в Агре, чтобы затем возникнуть еще ниже, в Буствиче или в страшном Рафаге. Буствич, в сущности, не что иное, как нечистоты волгр. Здесь пленника гложет удручающее отвращение к самому себе, потому что эфирное тело его превратилось в подобие кала. К душевным мукам здесь начинает присоединяться и телесная - способность к движению и самозащите крайне ограничена. В этом слое обитают темно-эфирные тела мелких демонов - человекочервей, которые заживо, медленно пожирают тех, кто когда-то были людьми в Энрофе. За Буствичем следует Рафаг. Здесь изживаются следствия предательств и корыстной преданности тираниям. Рафаг - мука непрерывного самоистощения. В Шим-биге себя искупают те, на ком лежит ответственность за несколько человеческих смертей. В Дромне находятся те, чье нарушение Закона кажется на наш взгляд несравненно меньшим. Туда увлекают не злодеяния, не кровопролития, но всего лишь следствие активного безверия, воинствующее отрицание духовности, деятельное утверждение ложной идеи о смертности души. Тайна этой удивительной, непропорциональной, казалось бы, кары в том, что все эти волевые акты еще при жизни в Энрофе как бы наглухо забили пробками дыхательные пути души; итогом явилось большое отяжеление эфирного естества. Пленнику Дромна кажется, что нигде нет ничего, нет и его самого - именно так, как это ему рисовалось при жизни. И он с величайшим усилием, очень не скоро может справиться с поражающим фактом - неугасанием самосознающего Я даже здесь, в абсолютной пустоте, вопреки рассудку и здравому смыслу. При этом он начинает смутно понимать, что все могло бы быть иначе, если бы это небытие - или полунебытие - он не выбрал сам. Еще ниже начинается сакуала трансфизических магм... Во всех метакультурах, кроме Индийской, страдания этих миров не имели конца, пока Иисус не совершил того освободительного спуска в них, который в церковном предании называется снисхождением Спасителя в ад. С этого мгновения стало возможным, хотя и требующим огромных усилий, извлечение страдальцев из этих пучин после срока, необходимого для развязывания личных кармических узлов. |
||||
|
|
||||
|
